«Агент НКВД Ветров»: какие доносы писал Солженицын в ГУЛАГе

Личность А.И. Солженицына, пожалуй, самая противоречивая в истории отечественной литературы XX века. Одни идеализируют его, называя новым классиком и мучеником за диссидентство и «неполживость». Другие, наоборот, проклинают и считают предателем Родины, клеветником и стукачом. Различные слухи об изнанке жизни писателя не утихают с середины 1970-х годов, и одна из таких темных историй – об осведомителе НКВД по кличке «Ветров».

Аргументы «за»

Обвинения против А.И. Солженицына в тайной работе на НКВД и доносительстве стали распространяться после того, как в 1976 году немецкий писатель-криминолог Франк Арнау обнародовал якобы написанный рукой Солженицына донос, в котором от 22 января 1952 года до сведения начальства лагеря «Песчаный» доводилось, что группа украинских националистов готовится поднять восстание. Писатель В.С. Бушин в своей книге «Тотальный проект Солженицына» сообщает, что разоблачительной статье Франка Арнау в социалистическом журнале Neue Politik предшествовала его поездка в СССР, где он беседовал с рядом близких к Солженицыну лиц – профессором «С», фрау «Р» и господином «В».

Несложно распознать группу главных свидетелей, оставивших разоблачительные показания против писателя: его первую жену Н.А. Решетовскую и его школьных друзей Н.Д. Виткевича и К.С. Симоняна. На основании собранных им свидетельств, Арнау готовил целую книгу под названием «Без бороды. Разоблачение А. Солженицына». Однако криминолог умер, не успев завершить работу, и дело продолжил чехословацкий журналист Томаш Ржезач, написавший книгу «Спираль измены Солженицына».

История агента «Ветрова» начинается с признания самого А.И. Солженицына в «Архипелаге ГУЛАГе», что он был завербован под этой сексотской кличкой, но, по его заверениям, за время пребывания в лагере не написал ни одного доноса. Утверждение Солженицына о своей невиновности опровергают свидетельства Виткевича и Симоняна. Виткевич из-за антисоветской переписки с Солженицыным во время войны был репрессирован на десять лет. По его утверждению, решающую роль сыграли показания друга.

«День, когда уже на свободе я увидел протоколы допроса Солженицына, был самым ужасным в моей жизни. Из них я узнал о себе то, что мне и во сне не снилось, что я с 1940 года систематически вел антисоветскую агитацию, что я вместе с Солженицыным пытался создать нелегальную организацию, разрабатывал планы насильственного изменения политики партии и государства, клеветал (даже «злобно» (!) на Сталина и т. д.<...> Не только подпись была мне хорошо знакома, не оставлял сомнений и почерк, которым Солженицын собственноручно вносил дополнения и исправления в протоколы, каждый раз при этом расписываясь на полях».

Виткевич сообщает, будто будущий нобелевский лауреат оклеветал также супругов Симонян и собственную жену. Эти показания подтверждает и Симонян: «В 1952 г. меня вызвали в районное отделение госбезопасности. Следователь усадил меня за отдельный стол, придвинул объемистую тетрадку... В этой тетрадке, аккуратно пронумерованной до 52 страницы,.. приводилось доказательство того, что именно я был с детства антисоветчиком, духовным и политическим растлевателем товарищей, в частности, его, Сани Солженицына, что именно под моим влиянием он занялся неблаговидной антисоветской деятельностью».

Существует версия, будто выпады против «Пахана» (Сталина) в своей переписке, просматриваемой военной цензурой, Солженицын адресовал Виткевичу намеренно, будучи уверенным, что сам после войны выйдет по амнистии. Как отмечает В.С. Бушин, о своей надежде на скорую амнистию Солженицын стал писать супруге уже в первых письмах из лагеря. Однако амнистии не случилось, и тогда, по утверждению разоблачителей, агент «Ветров» развивает дальнейшую осведомительскую деятельность. В качестве косвенного доказательства Бушин называет подозрительно щадящие условия, в которых каждый раз оказывался Солженицын.

Он приводит свидетельство некоего зэка Омского острога Достоевского, который рассказывал, что Солженицын без труда отлынивал от тяжелой физической работы и жаждал «во что бы то ни стало получить начальственную или какую иную должностишку подальше от мускульных усилий». И, как отмечает Бушин, ссылаясь на воспоминания самого Солженицына, писателю все время это удавалось. То его назначали завпроизводством, то помощником нормировщика, то математиком, потом на слово поверили, когда он «с наглостью объявил себя физиком-ядерщиком», и, наконец, отправили на привилегированную работу в библиотеку.

«За письменным столом Солженицын проводит весь день. Так что большую часть срока он в прямом смысле ПРОСИДЕЛ... В обеденный перерыв валяется во дворе на травке или спит в общежитии: мертвый час, как в пионерлагере. Утром и вечером гуляет, перед сном в наушниках слушает по радио музыку, а в выходные дни (их набиралось до 60. У Достоевского – три: Рождество, Пасха да день тезоименитства государя) часа три-четыре играет в волейбол и опять же совершает моцион. Вот такая каторга – с мертвым часом и волейболом, с моционом и музычкой, с трехразовым питанием, соответствующим всему этому», – язвительно пишет Бушин, видя в такой легкости лагерного бытия явные признаки особого положения сексота. «Простой здравый смысл не позволяет думать, будто человек, давший в лагере обязательство-подписку быть доносчиком и сам признавшийся в этом на страницах своей книги, тем не менее доносительной деятельностью не занимался, и никто с него не спрашивал за бездеятельность, и она не мешала его своеобразному лагерному «благоденствию»...»

Тщательно анализируя опубликованный Франком Арнау «донос Ветрова», Бушин утверждает: «Своеобразный мелкий почерк Солженицына я узнал на факсимильной копии сразу и без труда». Однако писатель не ограничился первым впечатлением, а тщательно сверил журнальную копию документа с оригинальным письмом Солженицына, имевшимся в его распоряжении, «по некоторым весьма существенным деталям, в частности, по начертанию наиболее характерных для его почерка букв: «х», «ж», «д», «т» и ряда других». Он обращает внимание на то, что помимо идентичности почерка, подлинность документа доказывает литературная манера, особенность расстановки запятых и другие характерные детали.

Доводы «против»

Сам Солженицын яростно опровергал все сыпавшиеся на него разоблачения и в ответ обвинял бывшую жену и друзей в сотрудничестве с КГБ. В своей статье «Потемщики света не ищут» он утверждает, что «систематическое оклеветание начали почти сразу после «Ивана Денисовича» (1962. Свою покинутую первую жену Наталью Решетовскую Солженицын называет «лучшей и верной помощницей КГБ», которая «неуклонно, настойчиво, на разных уровнях передергов и лжи» мстила ему за измену. «Наговоры» Виткевича и Симоняна Солженицын объясняет тем, что первый был за это восстановлен в партии, а второго «прижало КГБ» за «некоторые психобиологические особенности, связанные с половым выбором».

Также Солженицын клеймит и своих зарубежных разоблачителей, обвиняя Франка Арнау в сотрудничестве со Штази, а Томаша Ржезача называя «чехословацким порученцем». Нобелевский лауреат утверждает, что сам Андропов по поводу книги Ржезача писал министру внутренних дел Чехословацкой Соцреспублики Яромиру Обзине 10 августа 1978 года: «Выход в свет данного издания явился результатом добросовестного труда автора и настойчивой совместной работы с ним сотрудников 10 Управления МВД ЧССР и 5 Управления КГБ СССР...»

При этом Солженицын подчеркивает, что приписываемых ему доносов на Виткевича и Симоняна никто никогда не видел: «...Несусветная дичь про «52 тетрадных страницы неподражаемо мелким почерком», якобы написанные весной 1952 в каторжном Экибастузском лагере — еще взроенном нашим недавним мятежом, и сразу после моей раковой операции — с единственной целью опорочить Симоняна. Да где ж та тетрадь? приведите же эти нигде, никогда, никем, в том числе и Ржезачем, ни словом не цитированные 52 страницы!»

Столь же решительно писатель называет фальшивкой обнародованный Арнау «донос Ветрова», замечая: «...«донос» на украинцев пометили 20 января 1952, цитируют «сегодняшние» якобы разговоры с украинцами-зэками и их «завтрашние» планы, но упустили, что еще 6 января все до одного украинцы были переведены в отдельный украинский лагпункт, наглухо отделенный от нашего...». Также он подчеркивает, что сам посылал западным графологам образцы своего почерка, но Арнау от экспертизы отказался.

«В «Архипелаге», и не только в нем, я не щадил себя, и все раскаяния, какие прошли через мою душу, – все и на бумаге... В этом ряду я не поколебался изложить историю, как вербовали меня в лагерные стукачи и присвоили кличку, хотя я ни разу этой кличкой не воспользовался и ни одного донесения никогда не подал. Я и нечестным считал об этом бы умолчать, а написать – интересным, имея в виду множественность подобных вербовок, даже и на воле. Я цель имел во всей книге, во всех моих книгах показать: что можно из человека сделать. Показать, что линия между Добром и Злом постоянно перемещается по человеческому сердцу...» – заключает Солженицын в свое оправдание.

Подводя итог, следует отметить, что вопрос о том, является ли «донос Ветрова» подлинником или фальшивкой, так и остался открытым, а другие подобные документы до сих пор так и не были обнаружены.